От нее пахло солнцем и какими-то травами, толстые косы темного золота спускались из-под холщового чепца на спину.
— Спасибо, — он посмотрел на ягоды, что лежали на узкой, белой ладони и вдруг закрыл глаза.
Она взяла землянику губами и наклонилась над ним.
— Ешь, — протянула Марья, рассыпав вокруг копну белокурых волос. "Пока ты тут спал, в сторожке, я времени не теряла".
Федор притянул ее к себе, и зевнул: "Я тоже времени не терял. Ну-ка, иди сюда, — он легко усадил жену на себя. Девушка застонала, целуя его, прижавшись головой к его плечу.
— Потом поедим, — шепнул он, удерживая ее, ощущая тепло ее тела. Сквозь маленькие окна сияло летнее, закатное солнце, в сторожке пахло сеном и цветами, вдалеке, на заводе, бил колокол — заканчивалась смена. Федор рассмеялся: "Все работают, а я гуляю".
— Ты третьего дня повенчался, — озорно заметила жена, запустив руки в его рыжие волосы. "Завтра и вернешься к своим печам, а пока…"
Он легко перевернул ее, лукошко с земляникой рассыпалось. Федор, потянувшись, взял ягоду: "А пока я знаю одно место, из коего еще слаще, сейчас покажу".
Федор почувствовал на губах вкус леса: "Фрау Маргарита, а вам сколько лет? Что герр Рабе мой ровесник, я знаю…"
— Девятнадцать — она лукаво улыбнулась и вдруг, озабоченно, спросила: "Что такое, герр Теодор?".
— Жене моей покойной столько бы сейчас было, — он встал и поклонился: "Спасибо, фрау Маргарита".
Девушка дрогнула золотистыми ресницами: "Простите меня, пожалуйста, герр Теодор, так неловко получилось…".
— Ничего, — вздохнул он. Еще раз повторив: "Ничего", мужчина стал спускаться по тропинке к деревне. Маргарита медленно разжевала землянику. Облизнувшись, потянувшись, выгнув стройную спину, она рассмеялась: "Что там Рабе говорил? Два года он вдовеет? Ну, герр Теодор, этому помочь можно, прямо сегодня".
Девушка посмотрела на большие поленницы дров, что были приготовлены по берегу пруда: "Прямо сегодня, да".
Федор поднял голову от чертежей — в дверь его комнаты кто-то стучал: "Пожалуйста, фрау Беккер!"
Хозяйка трактира — худощавая, с въевшейся в глубокие морщины серой, рудничной пылью, — внесла поднос с ужином. Женщина, недовольно, проговорила: "Пошли бы к пруду, герр Теодор. Иванов день сегодня, вся молодежь там. Нечего вам над бумагами сидеть".
Федор посмотрел на сильные, большие руки хозяйки: "Она же мне говорила. С восьми лет руду наверх таскала, а потом в откатчицы перешла. С шахты уволилась, только, как замуж вышла".
Фрау Беккер оправила передник, и кисло заметила: "Хотя у них сейчас времени много. Мальчишкам только с двенадцати можно под землей работать, а девчонкам и вовсе нельзя, а на сортировке разве устаешь? Они там день-деньской языками болтают".
Федор вспомнил затянутый свинцовой пылью барак, и закутанные по глаза лица сортировщиц: "Как по мне, фрау Беккер, так я бы вообще женщин на рудники не брал. У нас в России не берут".
Вдова подбоченилась и ехидно ответила: "А как моему старику обвалом голову разбило — кто бы детей моих поднимал, если не я? Конечно, — она посмотрела за окно, на пылающие костры, — девчонки сейчас вон — за мастеров замуж выходят, за инженеров. Работать никто не хочет, это же, — она повертела загрубевшими ладонями, — руки пачкать надо. Вы идите, — внезапно, ласково, велела вдова, подтолкнув его в плечо, — идите, хоть отдохнете немного. Кролик сегодня, — обернулась она на пороге.
— Кролик, — обреченно пробормотал Федор, разжевывая жесткое мясо, — умер от старости, не иначе. Он отставил тарелку: "И, правда, что это я сижу? У меня даже бутылка мозельского была".
Он переоделся в свежую рубашку. Достав из сундука изящную, длинную бутылку темно-зеленого стекла, Федор сбежал вниз по деревянной, узкой лестнице.
Парни, сидевшие вокруг костра, передавали друг другу кувшин с пивом.
— И вот, — сказал кто-то из рудокопов таинственным голосом, — граф проснулся и увидел в углу комнаты покрытое серой шерстью чудовище, которое держало в зубах его маленького сына…, Он выстрелил, ребенок заплакал, и чудовище упало навзничь. А когда взошло солнце, то граф понял, что это была его жена.
— У нас тут есть ручей, из которого нельзя пить, — шепнула Маргарита на ухо Федору. "Говорят, кто выпьет — оборотнем становится".
— Конечно, — усмехнулся про себя мужчина, открывая бутылку вина, — тут, наверняка, свинца в воде много, если источники подземные.
— Попробуйте, — он передал девушке вино, — это хорошее, мозельское.
Маргарита отпила. Коснувшись алой губы острым, розовым языком, она протянула: "Сладкое. У нас виноград не растет, холодно для него в горах". Она оправила кружевной передник. Поймав взгляд Федора, девушка улыбнулась: "Это старое платье, его только на праздники носят. Нравится вам?"
— Да, — кивнул мужчина. Она была в темной, по колено, пышной юбке, и белой, тоже кружевной блузе. Золотистые косы были скрыты остроконечным капюшоном, спускавшимся на плечи, завязанным атласным бантом. Мягкая прядь волос лежала на белой, раскрасневшейся от костра щеке. "А почему капюшон? — спросил он.
— Как ведьмы носили, — зачарованно ответила Маргарита, указывая на черные, поросшие лесом вершины Гарца. "Они до сих пор на Брокен прилетают, в конце апреля, шабаш свой празднуют. У нас и гномы есть, я их в детстве видела. Пойдемте, — синий глаз подмигнул, — покажу. Сейчас через костры будут прыгать, никто не заметит".
Девушка прикоснулась к его руке — быстро, мимолетно. Федор, выпил еще вина и сжал зубы: "Ну, пойдемте".
В лесу было сумрачно и тихо, снизу, от подножия горы, доносились звуки скрипки и какая-то песня.
-Ännchen von Tharau ist's, die mir gefällt,
sie ist mein Leben, mein Gut und mein Geld, — услышал Федор.
Маргарита томно сказала: "Ее на свадьбах поют, у меня пели. Знаете, о чем она?"
— Анхен из Тарау, мне мила она.
Жизнь моя всецело в ней заключена.
Анхен из Тарау, мы теперь с тобой,
В горестях и счастье связаны судьбой, — улыбнулся Федор.
— Знаю, конечно. А тут и живут ваши гномы? — он указал на маленький, покосившийся сарай.
— Да, — в лунном свете ее глаза блестели, как у кошки. "Хотите, проверим, здесь ли они? Они по ночам гуляют, герр Теодор".
Он выпил еще: "Нельзя, нельзя. Она замужем, нельзя, это грех". Федор вдохнул запах костра, лесной свежести. Наклонившись к ее уху, он прошептал: "Хочу".
Захлопнув дверь, он прижал ее к стене. Сбросив капюшон, зарывшись лицом в темно-золотые косы, он услышал стон: "Пожалуйста, пожалуйста, не мучь меня!"
Федор поднял ее на руки. Маргарита, прильнув к нему, поцеловала его — долго, глубоко, не отрываясь от его губ.